ИЗЮМ. Шесть историй пережитой оккупации
Хатиа Хасаиа
С начала апреля город Изюм, который называют "воротами Донбасса" находился под контролем российских оккупантов. В сентябре вооруженные силы Украины освободили город. Армия РФ оставила после себя массовые захоронения, страх, но еще и веру изюмчан в победу. В этом материале рассказаны истории тех, кто пережил обстрелы, холод и голод. Это шесть историй о жизни в российской оккупации.
История 1. «Света, тебе не повезло»
Светлана – инженер-конструктор. Сейчас временно проживает за границей, где занимается уборкой, чтобы заработать денег на жизнь. До того, как стать беженкой, Светлана жила в условиях оккупации вместе со своей 10-летней дочкой.
«У вас больше нет будущего»
23 февраля все мы проживали абсолютно обычную жизнь. Я была на работе и нашим маленьким коллективом мы не верили, что эти сумасшедшие убийцы решатся на то, что начнется 24 февраля. Утром я получила сообщение из школы, что дети остаются дома. А потом уже включила новости. Было объявлено оставаться дома.
Мне с 10-летним ребенком было страшно куда-либо выходить, потому что постоянно срабатывала сирена. Это невежество, но я не была подготовлена к войне, я не знала, как себя вести. Мы действовали интуитивно, не знали, в какую сторону бежать. Боженька нас спас.
Руководство нашего города в первые дни выходило в эфир, уверяя, что все будет хорошо, соблюдайте спокойствие, слушайте сигналы тревоги. Но наш мэр и его команда, я считаю, оказались абсолютно некомпетентны. Наш мэр ничего не организовал по эвакуации. Наверное, они были уверены, что до Изюма не дойдут. Мы не были оповещены, что может случиться такая трагедия, что очень скоро город окажется в кольце. 2 марта он покинул город, а люди остались. Он спасся. Конечно, не понятно, что бы с ним сделали, если бы он стался при захвате города. Но он все же мэр, глава города, капитан корабля, а он его покинул. Возможность вывозить людей была.
5 марта мы с дочкой ушли в другую часть города, ближе к лесу. Мы ничего не взяли с собой. Только вещи, чтобы переночевать, все документы и золотые украшения, которые все эти дни я носила на себе в сумке-бананке. Эта ночь была самой ужасной за все это время. Потому что именно с 5 на 6 марта они бомбардировали город. С 10 вечера до 5 утра это не прекращалось. Мы были в доме без подвала. Мы непрестанно молились. Дрожал весь частный дом. Каждый раз думали, что это все… Это была адская ночь. Как потом мы узнали, бомбили даже не наш район, а соседние села, которые сравняли с землей.

Мы с дочкой планировали только переночевать, но остались у леса на 10 дней. Хорошо, что в этой части города было немного газа. Как никогда, этот март был холодный. Еда не поступала уже в конце февраля. В нашем доме закончилась еда, закончился чай.

Теперь я не могу терпеть, когда еду выбрасывают
Когда я говорю не выбрасывать хлеб, потому что на следующий день я его съем, все в недоумении смеются. Я говорю: не смейтесь, в моем городе не было нормального хлеба три недели, а еды – две недели, поэтому я знаю цену еды. Когда ты сам хлебаешь, а остальное отдаешь ребенку. Первое время мы готовили еду на костре. Не знаю, как мы не отравились. Наверное, адреналин так работает.
Моя бабушка Катя умерла, потому что жила в холоде. Она и без того была лежачая. Мне потом передали, что похоронить не было возможности, ее просто завернули и отнесли, как и другие десятки людей, в подвал магазина. Туда складывали трупы. Язык мой говорит сейчас это, но кажется, будто это все происходило не с нами.
В селе Андреевка моя подруга с четырьмя детьми попала под бомбардировку. Они всей семьей выбрались из Изюма в село, потому что думали, что села никому не нужны, так как там нет никаких объектов. Но все оказалось наоборот. Их дом рухнул. Муж с отцом откопал ее с детьми. Двухлетняя дочь так кричала, подруга боялась, что она лишилась слуха. Мать подруги осталась в Изюме, за ней просто не успели приехать, она погибла. Моя подруга сейчас постоянно в больницах из-за пережитого стресса. Я ее пытаюсь просить держаться, говорю ей, что она должна думать о дочках. «Должна» – хорошее слово, да?!







Вообще, еще заметила, что у русских такая фишка – они любят бомбить школы. В Изюме не осталось ни одной целой школы. Детские сады и школы они обстреливали с тяжелых бомбардировщиков. И у меня в какой-то момент возникла мысль, словно это такая издевка, мол, у вас больше нет будущего.

«Света, тебе не повезло»
Когда я видела это полыхающее зарево в стороне моего дома, мне, конечно, было жутко. Но я верила, что своей энергией и молитвами спасу дом, что ничего страшного не произойдет.
Но мой дом убили 7 марта.
Соседка, тетя Маша, умерла в этот же день, ее похоронили в моем огороде.
В один день я вышла к колодцу за водой и встретила мужчину, который иногда бывал на нашей улице, как я знала. Он заговорил со мной первым:

– Улица Паромная, там такое, там такое… Там ад!

– А улица Закузнечная? – спрашиваю я.

А он сразу глаза отводит и повторяет:

– Улица Паромная, улица Паромная, там ад, там ад… Там такое!

Он говорит, что русские зашли с улицы Воровского и оттуда обстреливали дома, в частности, тот, в котором было 48 погибших. Они стреляли в этот дом через реку, били танком прицельно, пока он не рухнул. Этот мужчина плакал. И продолжал:

– На улице Паромной дом за домом… Выстрелит в один дом, сдаст назад, отъедет, выстрелит в следующий, сдаст назад, отъедет.

У этого мужчины глаза были на мокром месте. Он причитал, что русские творили: «Дом за домом»… То ли они просто людоеды, то ли им нужна была какая-то расчистка открытой местности. Про мою улицу этот мужчина ничего не сказал.

Но 9-го числа по улице шел другой знакомый мужчина, который сказал: «Света, твоего дома нет». Я не поверила и спросила, видел ли он это своими глазами. Но он ответил, что видел моего отца, который сообщил ему о том, что дома больше нет.

У нас было прямое попадание зажигательного снаряда. Соседей просто разорвало.

Треть тела тети Гали просто не нашли, ее сына убило рядом
Я задавалась вопросом: как это так, что даже кусочков тела не найти? Но если прямое попадание, то это так. Ты в состоянии аффекта бежишь, а потом анализируешь, что только что увидела. В крыше их дома было две огромные дыры. Но дом не загорелся. Я потом спрашивала у ребят, почему же от моего дома ничего не осталось? Мне сказали: «Ну да, Света, тебе просто так не повезло, это зажигательный снаряд». От моего дома остались только стены. Это такая боль. Я плачу внутрь себя. У меня вообще слез не было первые 10 дней войны. А потом я просто начала рыдать. Для меня это огромная боль, потому что мой дом строил дедушка еще с 1948 года, когда пришел с войны, своими руками.
Это был не дом, это убило живое существо.
Не скажу, что я испытывала особый пиетет к городу. Да, Изюм мне нравился, я любила его. Но сейчас охватывает такое чувство, что каждый кирпичик своего дома бы поцеловать. Хочется на колени упасть на площади города и обнимать каждый разрушенный дом.
«Перед глазами фиолетовая рука и распухшие пальцы»
Очень много людей погибло, которые пытались бежать через проселочные дороги, поскольку были попадания в машины. Было так: выезжают друзья, выбираются, звонят своим друзьям, говорят, что выехали через село, мол, езжайте за нами. Они следуют за ними, и через три часа мама, папа, два ребенка, идущие той же дорогой, попадают под обстрел и погибают. И это даже не артиллерийский обстрел, а танковый. Это убийцы, твари, людоеды! Одни проскочили, а через три часа следующие – нет. И таких случаев много. Выбираться было страшно. Но когда начались кошмары в городе, я поняла, что в пути будет лучше, чем оставаться в доме.
Когда мы вышли на дорогу, нас стали обстреливать дронами. Было же видно, что идут три женщины и два маленьких ребенка. Зачем направлять на нас дроны? Когда мы упали, моя дочь так кричала… Я подняла взгляд и увидела, что у нее ноги как-то неестественно лежат. Я очень испугалась. А нам еще нужно было несколько километров идти по трассе до села. Я спросила: «Что с ногами?». Она сказала, что все нормально. И это было огромным счастьем.
Когда мы перебегали из одной части города в другую, все было как в аду. Идешь и видишь разбомбленные родные места, убитых людей в машинах. Стоит машина вся в мелких дырочках, а внутри – мертвый водитель. Это было 15 марта, тогда было какое-то затишье, люди начали бегать по городу. Понакрывали головы мертвых людей газетами и пакетами. На мосту были убитые.
У меня до сих пор перед глазами эта фиолетовая рука и распухшие пальцы.
Мужчина в гражданском. Пакетом кто-то прикрыл лицо. Спускаемся с моста, там уже накрыли листом убитого мужчину. Дальше к забору – еще один убитый. Дай бог, чтобы дите все забыло. Все эти картинки со мной еще с марта, но тяжело узнавать, что находят убитых еще и еще.
«Ребенок повзрослел лет на пять»
У меня была ненависть к себе, что я не спасла своего ребенка. Когда мы сидели в лесу, каждую ночь работала артиллерия. Русские стреляли в наших близких с нашего района. Я знала, что некоторые мои друзья выехали в первые дни. Но я настолько домосед, настолько любила свой дом и настолько мне страшно было куда-то собраться и стартовать, из-за страха что где-то там происходит такое же, что я не уберегла от этого ребенка. За это я себя очень сильно ненавидела. И постоянно молилась за ее спасение. Ее эмоциональное состояние на удивление хорошее. Она как-то моментально повзрослела. Если раньше, в 10 лет, у нее были какие-то капризы, то в эти дни, месяцы я на нее смотрела и удивлялась. Она повзрослела лет на пять. Не было никаких капризов, никакого недовольства… Когда же мы уехали за границу, она превратилась просто в пятилетнего ребенка.
«Было четкое чувство, что я не выживу»
В Изюме я была инженером-конструктором, сейчас я убираюсь, помогаю. Хвалят (смеется). Ощущение разрушенной жизни мучает. Ощущение, что обнулили, тоже мучает. Другой вопрос –слава богу, есть руки и ноги. Потому что некоторые мои знакомые, молодые девчонки, остались без рук, без ног. Девочку Олю убило сразу во дворе. За другую Олю сказали, что тоже убило. Потом сказали – ошибка. Вот надеюсь, что она была жива. Тут огромное счастье просто из-за того, что уцелели.
Мне больнее всего от того, что я без семьи и близких друзей. Хоть мне говорят здесь, что есть интернет, можно созвониться. Созвониться – это одно, а обнять – другое. А хочется просто обнять, очень крепко.
Когда у меня спрашивают: «Класс, город освободили, значит ты возвращаешься домой?». И поздравляют потом, у меня сразу внутри переворачивается все. Я ведь уже говорила, что у меня дом разрушен. Но люди это как-то не воспринимают.
На фоне стресса у меня очень все болит внутри. Надо к врачу. Я настраиваю себя, что, только интенсивно работая здесь, я смогу помочь людям. Рыдаю периодически, но нужно пить препараты. Сегодня спала хорошо, потому что девчонка дала хорошее успокоительное.
К войне привыкнуть нельзя. У меня было четкое чувство, что я не выживу. Психологически я не могла это перенести, мне было так обидно за своего ребенка. Очень болело сердце. Каждый раз, когда ракеты летали, вот этот звук… Когда заходишь в лес, и листики шелестят, бьются друг об друга.
Вот это такой звук шелестящих листьев. Но такой звук, что кажется будто сердце остановится.
Я боялась, что у меня будет инфаркт. У меня внутри в теле все выжженное. Постоянное ощущение, что может прилететь сейчас. Говорят, есть восемь секунд, но куда за это время ты спрячешься?! Не представляю, что там люди так могли жить шесть месяцев. Я до сих пор не могу поверить, что у нас была такая прекрасная жизнь, которую просто разрушили.

У нас практически ничего не осталось из вещей. Дочке говорю иногда: «Вот это твой спортивный костюм из Изюма». Смеемся, чтоб не плакать. Сейчас, когда я хожу по магазинам и что-то вижу, сразу рассуждаю так: «Ой, и такое у меня сгорело». Я думала, что к 40 годам уже создала свое гнездо, что-то нажила. Но все разрушили, уничтожили, убили все живое и неживое. Убили людей, убили соседей. Это просто ненависть на все поколения.


История 2.«Все будет хорошо. Мы придем»
Анастасии 21 год, она – курсантка военной кафедры, прожила в оккупации пять месяцев. Ее парень – Константин – защитник «Азовстали», до сих пор находится в российском плену.
«Русские военные жили напротив нас»
Я проснулась от того, что услышала взрывы. Думала, мне показалось на фоне всех этих событий и переживаний. Но когда я зашла в интернет и увидела обращение Путина, а потом в учебных чатах, что Харьков бомбят, то поняла: действительно началась война.

Я училась и жила последние лет пять в Харькове. Мои родители из Изюма. Я приехала к ним на новогодние каникулы, потом в Украине был всплеск Ковида, и я решила остаться с ними еще дольше. 28 февраля, в свой день рождения, я должна была возвращаться в Харьков, но не смогла. Я осталась в оккупации.

Я до последнего надеялась, что до Изюма не дойдут, но понимала, что это вполне возможно. Тревожного чемоданчика у нас не было, потому что родители считали, что войны не будет, что это просто шантаж. Этот чемоданчик у нас образовался в первый же день. С утра мы начали спускать все вещи в подвал. У нас был частный дом, поэтому мы не жили все время в подвале. Мы спускались только когда были обстрелы, потому что в подвале очень холодно, очень сыро, особо не высидишь и не переночуешь. Мы в первый же день поехали в супермаркет, в аптеки, купить что-нибудь, но в магазинах уже почти ничего не было. Украинская сторона один раз успела предоставить гуманитарную помощь, после оккупации один раз это сделала российская сторона. От этой «гуманитарки» было лишь одно название, но тем не менее… Те же пенсионеры получали крупы, хлеб… Было что есть. Позже людям разрешили ездить между городами, и некоторые ездили в Россию, покупали продукты там, искали аналоги лекарств. Но все это стоило дорого, наличные заканчивались, а снять было негде.

У нас в городе раздавали газету «Харьков Z». В ней винили во всем Киев, Запад, Польшу, Америку… Все плохие, а Россия – хорошая. Раньше я думала, что русские более или менее нормально относились к людям, но когда узнала о массовых захоронениях, пыточных, я поняла, что очень сильно заблуждалась.
Русские занимали дома украинцев. Они даже жили напротив нас, и мы могли видеть, как они ходят по двору, набирают воду, готовят есть. И выбирали они домики себе не самые плохие.

Оккупанты ходили по домам, искали АТО-вцев, связанных с военной сферой. Буквально за день до того, как зашли к нам, я успела снять фотографии своего парня в военной форме. И повезло, что свою военную форму в свое время отвезла в Харьков. Когда мы узнали, что русские военные уже идут по нашей улице, я спряталась в диван. Отец специально для этого спилил там рельсы. Нам повезло, наверное, потому что у нас были пожилые бабушки и дедушка. Мой дедушка из-за диабета плохо видит и ходит. И когда русские зашли в наш дом, наверное, увидели этот их испуг и не стали обыскивать все.

Наш дом уцелел, но выбиты окна. Потому что прилетел снаряд, который не разорвался и лежал там месяц. И когда российские саперы его пытались «разминировать», ударной волной просто выбило окна. Я тогда получила ранение, осколок попал мне в ногу. От испуга я вытащила его сама. Теперь на моей ноге след от русских военных.
«Все будет хорошо. Мы придем»
Я училась на военной кафедре, что-то мы изучали, я понимала, как работает военная техника. Но теория – это одно, а практика в реальной жизни – совершенно другое.
Люди, которые не имели отношения к военной сфере, стали разбираться, из чего их обстреливают
В самом начале, ложась спать, я не то чтобы прощалась со всеми, но сама себе задавала вопросы: как прожить эту ночь, как она пройдет, проснусь ли я завтра, что будет? А потом уже как-то стала к этому привыкать, стало не так страшно. Потом стало немного все равно. И вот это безразличное состояние – прилетит или не прилетит, стало пугать меня, и мы решили, что надо уезжать.

К войне вряд ли привыкаешь, но просто от этого устаешь. И от этого переживаний все меньше и меньше.

Я выехала через Печенежское водохранилище. Там украинский «Красный крест» организовывал эвакуацию каждый понедельник. В тот понедельник, в который я должна была выехать, обстреляли эвакуационную колонну. И это растянулось на месяц. Я еще месяц сидела дома, потому что страшно было выезжать. В итоге нам это удалось.
Когда мы ехали к Харькову, ожидалось, что обязательно будет обстрел. Где-то будет российская техника с буквой Z. Потом я поняла, что мы едем на нашей стороне, все нормально, не будет здесь русских. На одном из пунктов проверки военный спросил меня, откуда мы. Я ответила, что из Изюма. Он спросил: «Их там много?». И я просто начала плакать и говорить: «Да, их там много, и вас там все очень сильно ждут». Он сказал: «Все будет хорошо. Мы придем».
«Абонент недоступен»
О том, насколько сильно обстрелян Мариуполь, я успела узнать через новости. Тогда еще свет и связь у нас были. Я понимала, что в Мариуполе было очень тяжело. Там, на «Азовстали», находился мой парень. Все новости о нем я узнавала через его маму, когда ему иногда удавалось выходить на связь. Он звонил и говорил, что жив и здоров. За все время он позвонил, наверное, раза три. Где-то до 19 марта. Последний звонок был 24 апреля, с того момента связи с ним не было вообще. О том, что он находится в плену, я узнала через его маму.
То, что раньше казалось сверхважным, сейчас стало мелочью. Сейчас ты ценишь то, что все рядом, ты знаешь о судьбе своих близких, можешь позвонить им и услышать в ответ не эту прекрасную женщину, которая говорит «Абонент не доступен», а голос абонента, которому звонишь. Я не думала, что настолько смогу выдержать происходящее.
Я думала, что буду слабее
Хочется, чтобы все закончилось в эту секунду.

Моя бабушка – ребенок войны, когда началась Вторая мировая, ей было лет восемь. Она просто задала такой вопрос: «Как это так Россия напала? Мы же во Вторую мировую сидели в одном окопе, а сейчас вы воюете против нас?». Я думаю, что, если украинцы и русские пожмут друг другу руки, то это будет очень и очень нескоро, если такое вообще случится. Потому что то, что они сделали с нами, этого не простить.

История 3. «Мы сами хоронили людей»
Илона приехала в Изюм со своим парнем. Эвакуироваться вместе с ним ей удалось лишь в мае. Все это время она находилась в оккупации и хоронила людей.
«В первый раз я помылась через месяц»
В пять утра мне позвонил друг из Киева, который сказал, что у них бомбят и слышны взрывы. Я сказала: «Не парься, это провокация». Я не поверила. Но потом я проснулась, заварила кофе и включила новости. Там объявили, что у нас началась война.

Я жила на пятом этаже жилого дома, но сразу же переехала к маме. Учитывая то, что город у нас состоит в основном из частного сектора, быть на самой высокой точке было как минимум глупо. Мы с мамой вспоминали события 2014 года, как у нас по главным улицам ездила военная техника в сторону Донбасса, мы обсуждали, что в Изюме все может быть. Было предчувствие, что Изюма это может коcнуться, но не так, что уничтожен будет весь город. Второго числа в 23:58 уже началась полноценная бомбардировка города.

У мамы в доме был подвал. Хоть он и не предназначался для жизни, но был сухим и теплым. Мы спустились туда. Сначала мы слышали гул беспилотника, потом – писк бомб. Одна упала в центре, недалеко от парка, где-то 200 метрах от моего дома. Мы подумали, что попало в наш дом, мы же не знали, с чем сравнивать. По ощущениям колыхнуло все.
Мы стали обустраивать быт в подвале, спустили все матрасы, одеяла, подушки. Все соседи стали спускать воду, у кого, что было. Мы, наверное, два дня еще поднимались что-то взять из квартиры, а потом перестали вообще подниматься недели две.
Мы не были подготовлены к войне. У меня даже все деньги были на карте. Даже когда начались стихийные рынки, когда люди стали продавать даже гуманитарку, выданную Россией, у меня не было возможности ничего купить.
Если нет денег наличными – голодай
Учитывая, что не было ни света, ни воды, ни газа, про гигиену говорить что-то даже не стоит. В первый раз я помылась где-то только через месяц. Мы месяц жили без гигиены, иногда только были влажные салфетки.
Максимум – две влажные салфетки в день
Больше нельзя, потому что всем нужно. Это доставляло большой дискомфорт, особенно учитывая, что у женщин есть еще и свои природные циклы. Было максимально дискомфортно и болезненно. Такая ситуация складывалась у многих, кто в центре, потому что любой многоэтажный дом – это жизнь только в подвале.
Только с 30 марта я начала ходить по городу. Обязательно было ходить с паспортом. Хорошо, если была изюмская прописка, к тебе меньше вопросов. С мужчинами было совсем другое обращение – и военные билеты спрашивали, и про отношение к России.
«Рожай в подвале»
Мой парень Илья решил со своими родителями выезжать из Изюма, и сказал, что без меня не поедет. Возьмут меня пятым человеком. Со мной все это время была кошка, с которой я возилась всегда. Она со мной была и в подвале, ела российские паштеты из гуманитарки. Они запихнули меня в машину третьего числа. Пять человек на старенькой копейке. Большая 60 кг собака, два кота и личные вещи. Мы ехали по пути через Балаклею. Наслушалась от русских на блокпостах все, что обо мне думают: «гребаные украинцы», «хохлы-пи**расы» и все такое. На последнем блокпосте нас отказывались пускать в город. Ситуация накалилась, и я прикинулась беременной, на шестом месяце. Наша легенда состояла в том, что мне необходим срочный медицинский осмотр, а в город нет гинекологов.

Представитель «ДНР» мне на это ответил: «У нас там в подвалах рожают восемь лет, вот и ты рожай в подвале»
Я не знала, как на это реагировать, я будто не с человеком разговаривала. Человек такого не скажет.

Когда мы въезжали, они спросили к кому мы едем. Я же в подвале записывала данные жителей на получение хлеба. Серия, номер паспорта, прописка. И один дедушка был прописан в Балаклее, я это помнила. Я назвала его данные, но они не поверили. Потом жители Балаклеи стали подтверждать, что такой адрес действительно существует. Нас вернули на блокпост и велели звонить деду. Я стала звонить своему настоящему деду, у которого в Изюме, конечно же, был выключен телефон. Но я показала, что звоню, там было подписано «Деда». В итоге они сфотографировали наши паспорта и сказали, чтобы мы срочно выезжали.

«Слышишь взрыв и идешь по своим делам»
Когда я в первый раз пошла в магазин в Киеве, меня «накрыло» от того, что я иду в магазин. Что у меня есть интернет, есть связь.Все, что раньше для тебя было нормой, после двух месяцев в подвале, сейчас уже кажется привилегией.

Самое страшное, что я привыкла ко взрывам. Уже через какое-то время я не реагировала на них, как раньше. Привыкать к этому – ужасно. Потому что пропадает инстинкт самосохранения. Ты слышишь взрыв, тебе надо прятаться, а ты идешь по своим делам.

К жизни в оккупации привыкнуть нельзя, потому что это – не твой выбор
Помню, я стояла на перекрестке, на пути к своему парню. С одной стороны стояла церковь с золотыми куполами, с другой – танки с Z, а рядом – мужчина на кобыле. Меня словно откинуло лет на 100 лет назад. Я просто не понимала, в каком временном промежутке живу.

Все, что меня окружало, мне не нравилось. Я перехожу через мост, а они понатыкали своих флагов. Зачем мне ваш российский флаг, когда у меня тут висел мой украинский. Я вас не выбирала! Вы мне тут не нужны! Я не могла здесь сказать про свою самоидентификацию, что я украинка. Я не могла говорить там на украинском языке. Потому что это – допрос с применением силы, как минимум.
«Записали дату смерти, хотя она еще была жива»
Мы сами хоронили людей. Мы хоронили их в воронках возле домов. Русские ездили и раскапывали могилы, чтобы сделать массовые захоронения в одном месте. Не хотели, чтобы по центру города стояли кресты.
Я непосредственно принимала в этом участие. Мы пытались спасти одну женщину. Мы пытались ее спасти, но это было невозможно. И это очень сильно ломает людей. Прислали одного фельдшера и медсестру. Они сказали, что тут нечего делать, записали имя, фамилию и дату смерти, хотя она была еще жива.

Это была смерть из-за гуманитарной катастрофы. Ей нужно было особое питание, у нее были проблемы с почками. Этого питания она получить не могла. Жизнь в подвале без свежего воздуха повлияла на нее так, что, выйдя подышать воздухом, она потеряла сознание. Выбила себе полностью все зубы, сломала себе левое плечо и грудную клетку.
Все это настолько поломало людей, что родной сын, видя, как мучается и долго умирает его мать, предложил ее задушить
Люди иногда не совсем отличали, где реальность, а где вымысел. Все путается, потому что ты не можешь принять то, что все происходящее – не сон.

Но больше всего меня убивал тот факт, что я не могу помочь человеку, которой сможет жить, если оказать ему медицинскую помощь. Когда безвыходная ситуация – ты с этим еще можешь смириться, потому что никак не можешь повлиять на исход. Но когда ты видишь, что человек умирает от того, что современная медицина может исправить… Люди умирают не только от осколков и бомб, люди умирают просто потому что нет тех, кто может их спасти.

История 4. «Любишь Украину – лучше молчать»
Василь – бывший помощник народного депутата Украины. Оккупированный Изюм он покинул, когда им активно стали интересоваться. Василь до сих пор не может понять, как остался жив.
«Хочешь сварить чай – разрубай диван»
Большинство изюмчан не могло поверить, что Россия и россияне смогут переступить черту и начнут бомбить села, убивать людей. Почему? Потому что географически Харьковская область граничит с Россией. Много кто из местных ездил на заработки в Россию, у многих там родственники. У меня у самого отец россиянин, из Курской области. Его уже нет в живых. И таких смешанных российско-украинских семей в нашей области много. Многие изюмчане не могли поверить, что будет такой кошмар.

Первый авианалет все изюмчане встретили дома, у телевизоров. Сразу после этого все стали готовить подвалы, укрытия, где можно было пересидеть эти страшные обстрелы.

За период оккупации были уничтожены все важные инфраструктурные объекты. Когда я поехал в центр, я увидел полностью разрушенные здания, не осталось ни единой целой школы, ни одной больницы, отеля, клуба, магазина, полностью уничтожены дома частного сектора.
От города, который был 23 февраля, ничего не осталось
С приходом россиян наша жизнь кардинально изменилась. У нас дома не было деревянного котла, и мы вынуждены были переехать к моей маме в село Капитоловка, где мы и застали оккупацию. Город разделен рекой на две части. Левобережная часть была оккупирована, на правый берег меня пропустили проблематично. На первом блокпосту российский сержант сказал: «Я пропускаю, но, если дальше тебя развернут, извини, я не виноват».

Утро начиналось с разжигания костра, чтобы заварить чай или кофе, приготовить элементарно макароны.

Была шутка – хочешь сварить чай, разрубай диван
Потом рубили дрова, чтобы приготовить обед, потом немного отдыхали, потом шли за дровами, чтобы отопить дом, параллельно с этим тащили воду, чтобы помыться, постирать, помыть посуду. Так и проходили дни.

Некоторые люди путались в днях недели и датах. Мы на настенном календаре делали пометки. Во что бы то ни стало старались оставить заряженным телефон. Удивительное дело, но все смартфоны не ловили сигнал. А старые кнопочные – работали.

Как можно больше людей должно узнать о том, как в центре Европы люди из XXI века оказались в XVIII.

«Могилы у многоэтажек»
В апреле я увидел, наверное, самое драматичное – могилы у многоэтажек. Просто холмик из земли на клумбе, у подъезда, и крест из штакетника. И таких могил было очень много. Мобильной связи не было, поэтому узнать, кто погиб, можно было только от людей. Мы узнали, что погибла мама одноклассницы нашей дочки. Узнали, что погиб парень, с которым я учился в одной школе, узнали, что погиб еще один парень. И так постепенно, постепенно…
Когда освободили Изюм, была огромная радость. Мы праздновали каждый сантиметр украинского продвижения. Но мы понимали, что вместе с радостью, к сожалению, придут и новости о погибших, что жертвы будут колоссальные.
Я разговаривал с человеком, который занимался самопогребением людей в Изюме. Он сказал, что, по их данным, они, пронумеровав, захоронили 520 человек. Это те жертвы, которые прошли через их руки. Самое трагичное, что украинские саперы пойдут в леса и будут находить там тела людей.
Это цена, которую платят украинцы, мы это понимаем
Мой брат с товарищем пошли в лес за дровами и нашли два тела, закопанных на небольшой глубине, 30-40 см. Они были убиты выстрелом в голову.

И таких мест будет много, потому что для россиян людская жизнь ничего не значит.

«Где у вас тут нацисты?»
В городе мужчин раздевали до пояса, чтобы найти тату с украинской символикой. За такие татуировки люди могли просто исчезнуть. Очень жестоко относились «лугандоны», это мобилизованные из Луганской и Донецкой областей. Бывшие украинцы. Почему бывшие? Потому что называться украинцами после всего этого они просто не имеют морального права. Все боялись представителей «ЛДНР», а не России. Россияне были более гуманны. Но один раз на блокпосту «ЛДНРвцы» сделали мне замечание за то, что у меня на обложке паспорта был желто-синий флаг. Мне рекомендовали содрать его, чтобы было меньше проблем.
Люди исчезали, а потом находили их тела, тела тех, кто служил в теробороне, АТО, гражданские активисты. Некоторые остались в живых, но прошли через такие пытки, что сложно даже говорить. Не могу до сих пор понять, как я остался в живых, потому что еще до войны я был помощником народного депутата Украины, членом Исполкома города, работал заместителем начальника отдела образования, был учителем истории, жена тоже была учителем истории.

У нас дома был обыск, выбили двери, перерыли все, пересмотрели все конспекты уроков. Мы смеялись, думая, что они, наверняка, искали, как мы каждый год рассказываем, что Бандера –герой, рассказываем про Гитлера и «Майн кампф». Все россияне, которые заходили в город, искали нацистов. Доходило до маразма.


Они просто шли по улице спрашивали у людей: «Где у вас тут нацисты?»
Мы все дружно отвечали: «Ребята, мы уже сами хотим знать, как они выглядят, потому что за всю жизнь мы их в Украине не видели. У нас нет нацистов». На что они отвечали: «Это вы не знаете, у вас тут их полно!».

Очень больно было, когда мы вернулись в дом, где выбиты двери, все растоптано, развалено… Наш ребенок в своих вещах нашел рисунок. На нем семья: мама, папа, дочь и кот. И желто-синий флаг. Наша дочь расплакалась, взяла этот рисунок и тихонько спрятала его среди тех вещей, что предназначаются для разжигания костра. Мне она ничего не сказала. А маме сказала: «Я знаю, нас за это убьют, это надо сжечь». Ребенку было 6 с половиной года. И уже в таком возрасте она понимала:

Если ты украинец, если любишь Украину – лучше молчать
Мы до сих пор не можем понять, как при всех этих обстоятельствах, остались живы. Люди, приходившие с обыском, спрашивали у соседей, где мы. Те сказали, что мы выехали. И они поставили «выехали» напротив нашей фамилии.

Но однажды нам предлагали сотрудничество. Приходила заместитель мэра по гуманитарным вопросам, предлагала мне и жене работу.
Сказала: «Мы даже готовы простить вам ваше украинское прошлое»
Уходя она сказала: «Думаю, вы подумаете и примете правильное решение. Для себя». Мы понимали, что нужно уезжать. Первой уехала жена. Следом выехал я, потому что пошли слухи, что мною очень интересуются.
«Все будет хорошо»
Моя жена была преподавателем в лицее, я работал на должности заместителя начальника отдела образования, культуры, молодежи и спорта. Был дом, была машина Skoda Fabia. Мы рады, что оккупанты ее не отжали, не сидели своими жопами на ней. Не дай бог, не возили наших украинцев хоронить в лес.


Я видел передислокацию «лугандонского батальона», они ехали на транспорте – начиная от квадрациклов, заканчивая «Запорожцами». Приезжали на тракторах, на таких машинах, которые я даже не знаю, настолько они несуразные. Было смешно. Зато едут «освободители»!
У меня был свой статус, достойная по местным меркам зарплата. Шла жизнь, были планы. Сделать ремонт, гараж… Мы жили полноценной жизнью. И тут «Русский мир» пришел нас освобождать. Мы как раз закончили 20 февраля ремонт – я, своими руками. Осталось на двери прикрепить наличники, но началась война. И тут просто руки опустились. «Как будет, так будет». Победа за нами, а наличники – дело наживное, прикрепим их, да и гараж сделаем. Все хорошо будет.
История 5. «35 лет сожженной жизни»
Квартира Александра полностью сгорела еще в начале марта. Сейчас он вместе с женой находится в Германии. В оккупации Александр оставался до конца июля.
«Среди нас предатель!»
23 февраля я засыпал с пониманием, что 24-го числа уже что-то будет. Стыдно признаться, но мне нужно было лучше учить историю своего города. В Советском Союзе Изюм называли «воротами на Донбасс». Если бы я знал это, то предположил бы, что до Изюма дойдут и там развернутся такие бои. А так я все-таки считал, что город не имеет такого стратегического значения.
Первые прилеты были, кажется, 25-го или 26-го. Но это было что-то странное. Один «Град» упал в районе, потом два самолета ударили в никуда. Третий удар был по центру города – по штабу территориальной обороны. Впоследствии из комментариев в соцсетях я видел, что люди задавались вопросом: «Среди нас предатель! Откуда они знали?!».
3 марта уже было первое артиллерийское сражение. Сначала был авианалет, а потом полтора часа сражения. Но летело все не по городу, а через него. На следующий день я покинул свою квартиру и ушел в другое место, в подвал. 5-го числа, когда я возвращался домой, город уже был разрушен.
Отопление разнесло во всех домах. Его восстановить в городе невозможно. Крыши практически все повреждены, шиферная кровля вся повреждена. Много осколков прилетало, а солнце расплавляло их, поэтому образовывались дырки. Течет практически все. Внешне повреждено около 80% города.
Практически нет дома, который бы не зацепило. Моя квартира находится возле речки. 3 марта там организовался фронт. Я понял, что мы на линии фронта и постарался максимально отдалиться от нее. Моя квартира полностью сгорела 9 марта.
«Россияне зашли, но обстрелы не прекратились»
В самом начале была полная анархия. Разбиты все магазины, все всё тащили. То, что надо, что не надо. Когда пришли русские, они «навели свой порядок». Быстро образовался мэр, пытались как-то наладить мирную жизнь, убрать трупы.

Я не занимался расчисткой. Но я фотограф, немного активный, молодой, и потому вызвался обойти район и сделать записи, где лежат тела. Я видел лежащие трупы на улицах. Погибшие по разным причинам.
Кто-то дома замерз, кто-то в подвале умер, кто-то – от обстрелов
Есть один нюанс: все обстрелы были ночью, как правило. Поэтому пострадавших непосредственно от обстрелов было немного.

Вода выключилась 3 марта, 5-го выключился свет, 7-го пропала мобильная связь. Связь иногда пробивалась на холмах. Я так понимаю, что ее мониторили. Потому что, как только говоришь человеку «россияне вошли», все, связь отключается.

Шутки шутками, но был лайфхак: нужно было сказать «я знаю, где ВСУ», и связь улучшалась. Пару раз мы этим пользовались.
Акций протеста в Изюме не было. В первую очередь, это связано с аполитичностью. Люди были слишком аполитичны, пассивны. Его [Изюм] пытались раскачать еще в 2014 году, у нас был в городе штаб АТО. До штаба АТО пытались раскачать на все эти референдумы, но не откликнулось. Вторая причина – у тебя на улице морозы, еды нет, ты думаешь, как обогреться, приготовить еду на улице на дровах, ты не думаешь об акциях. Идет борьба за выживание. И при этом идут регулярные обстрелы города. Россияне зашли, но обстрелы не прекратились.
«Моя сгоревшая жизнь»
С 2011 года я проводил мероприятия в Изюме. Кроме того, мы с женой делали изделия ручной работы, которые отправляли по всему миру. Сейчас это все сгорело и восстанавливается очень туго. Мы начинаем с нуля. Мы с женой сейчас на разных территориях в Германии, но мы настроены возродить наше дело.

Планов возвращаться в Украину сейчас нет. Просто потому что будет слишком тяжело морально вернуться в Изюм. У меня есть видео моей квартиры до войны и после.

Моя сгоревшая квартира, моя сгоревшая жизнь
Я сам делал ремонт, сам придумывал дизайн, сам делал мебель. Недавно начал работать с деревом, у меня была там большая мастерская, велосипеды, лодка. Я за пять минут доходил до реки, и вместе с женой на лодке мы плыли три часа. Это все сгорело, и мне тяжело даже видеть старые фотографии. У меня там остались коты. Двух я смог вывести, а двух не смог, и они сейчас там. Что с ними, я не знаю… Все эти планы… Короче, тяжело.
Просто сгоревшие 35 лет жизни
Мы с женой пробовали разные дела, и вот только мы себя нашли, только начали нормально жить… и все это свелось к нулю.

Но к войне, однозначно, привыкнуть можно. Только начинается обстрел, прилетают кассетные по городу, проходит 10 минут, и люди продолжают идти по своим делам. Люди уже привыкли. Я неоднократно наблюдал, что в пять утра еще идет артиллерийский обстрел, но ты смотришь в окно, а люди куда-то идут. Ты просто привыкаешь, ты перестаешь бояться.
История 6. «Обезличивающая личинка «Русского мира»
Илья приехал в Изюм со своей девушкой. Эвакуироваться вместе с ней ей удалось лишь в мае.
«Города стирают с лица земли, а за окном – ничего»
После заявления Путина о денацификации, мы с друзьями обсуждали, насколько вообще это возможно в полномасштабном формате, в формате конвенциональной войны, насколько это допустимо в XXI веке на европейском континенте. Мы выражали сдержанные опасения, но до конца не верили, что это реализуемо физически.

О войне я узнал от своей знакомой, которая жила на тот момент в Харькове. Я общался с ней до поздней ночи, и во время переписки она сказала, что слышны взрывы. Она вышла на улицу, где люди в панике очень спешно собирались и покидали город. Минут через 40 после этого появились официальные заявления, что действительно началось полномасштабное вторжение.
Первую неделю в самом Изюме не происходило буквально ничего. Ты не видишь военных на улице, не видишь людей, у тебя нет топлива на заправках, у тебя нет налички в банкоматах, у тебя местная власть уходит и говорит, что у нее все под контролем, а покидать город не нужно, ситуация контролируемая, никаких подтверждений боевых действий в городе не происходило. Ты не знаешь, как на это реагировать, ты не знаешь, что такое война, у тебя немного ступор, ты не можешь реагировать адекватно.
В ленте новостей – кромешный ужас, стирают с лица земли города, а за окном у тебя не происходит ничего
Все стремительно поменялось после первых авиабомбардировок в центре города. Одна бомба упала в километре от меня. Она просто, к счастью, не разорвалась.
«Доходило до убийств местных местными»
У тебя есть световой день, за который ты должен успеть сделать все, что тебе необходимо. Подвала у нас не было, поскольку в том районе, где мы проживали, высоки грунтовые воды и глубоких построек ни у кого не было. То есть все это время мы находились в доме. Все, что тебе нужно, – обогреть себя, поскольку температура в марте доходила до -17. И прокормить. И в этом вопросе нам было немного легче, чем остальным, поскольку в нашем доме было диверсифицировано отопление, за счет газа. Мы могли обогревать дом и готовить еду, находясь в доме. Мы достаточно сильно экономили ресурсы на это все. Также у нас имелись большие запасы продуктов, которые за счет низких температур хранились до 40 дней.

В самом городе все коммуникации закончились 6 марта. Ты остался отрезанным от всего. Первые шесть недель в город не поступала ни одна гуманитарная машина. Ничего не происходило. В первую неделю марта в городе начались случаи очень жесткого мародерства из-за отсутствия власти и контроля. Доходило до убийств местных местными. Были и абсурдные моменты. Например, пожилая женщина несет из магазина бытовой техники стиральную машину в свою разбитую квартиру, объясняя это тем, что такой шанс бывает раз в жизни.
У тебя нет возможности получать информацию. Ты живешь «днем сурка». У нас так было три недели, пока мне случайно не удалось поймать радиосвязь. Из-за того, что рядом с нами стоял штаб ВС РФ, они глушили эту связь. Но я вычислил абсолютно случайно временные окна, когда связь ловило. По 10 минут утром и вечером мне удавалось послушать радио.
С приходом оккупантов доходило до абсолютно ужасных вещей. Не нужно было иметь какую-то откровенно проукраинскую позицию, чтобы быть наказанным. Минимальная причастность уже наказывалась. В первую очередь это касалось людей, которые имели военный опыт. Также учителей истории и украинской литературы, а также тех, кто как-то пытался проявлять активность.
Если у тебя находят татуировки с околопатриотическим смыслом, скорее всего это твой последний визит с социальным миром
После того, как стала известна Буча, я наблюдал, как сильно оккупанты активизировались и стали проводить перезахоронения, чтобы скрыть жертв среди гражданского населения. Я очень боялся, что эти перезахоронения не смогут найти.
«Посеяли личинку «Русского мира»
В городе не было не то что протестов, там была большая лояльность к русской культуре, благодаря которой прощалось многое. Лояльность испытывалась даже после того, как они захватили город таким силовым методом. Русские разрушили все, что смогли, осуществляли местный террор, но им это все равно прощалось, к ним добровольно шли сотрудничать. Никак не могу это объяснить, только большой лояльностью и терпимостью к русской культуре.
Тем, кто остались в городе, посеяли страх выражать собственное мнение
Им посеяли, как я это называю, личинку «Русского мира», где тебя обезличивают, полностью стирают субъектность и превращают просто в биомеханизм. Они просто боятся выражать какое-то мнение, свою позицию, они всего боятся и готовы подчиняться, чуть ли не на колени становиться и отдавать все, что есть.
Мне совершенно непонятна позиция людей, которые добровольно остаются в городе даже сейчас, после оккупации. Те, которым предлагают покинуть город в связи с приближением зимы и отсутствием всяческих возможностей для существования зимой в Изюме. Они не покидают город. Они называют себя по-разному: патриотами города, «я на своей земле», «я хочу быть здесь, дома, и нигде больше». Мне трудно это понять, поскольку условий для этого здесь нет никаких вообще.
Как ни странно, мое состояние на протяжении всего времени было стабильно уравновешенным. Чего нельзя сказать про мое окружение, которое там находилось. Есть пример моей девушки, которая находилась в оккупации с родителями, в подвалах. В районе, который обстреливался регулярно по 12 часов в сутки весь март. У нее психологическое состояние существенно отличается от моего – постоянные истерики, нервные срывы. Когда мы в первый раз после оккупации зашли в супермаркет в Киеве, и она увидела хлеб на полках, у нее случилась истерика. В апреле же для того, чтобы получить хлеб от русских, нам пришлось отдать свои паспортные данные.

Сейчас единственное, на что я ориентируюсь и чего желаю, – дождаться дня распада Российской Федерации
Это единственное, что я отчетливо для себя формирую, и к чему стремлюсь. Прикладываю для этого все усилия, которые у меня есть. Документировать, писать, рассказывать. Думаю, цель всех украинцев – довести начатое не нами до логического конца.
Фото: Илья Пунтусов, Илона Бобловская

© Все права защищены
info@sova.news
Made on
Tilda